94-летний анестезиолог Михаил Иванцов: «Врач

Иммунолог: «Жители деревень страдают аллергиями меньше, чем горожане»

Михаилу Иванцову 94 года. Это самый старший врач-анестезиолог в масштабах не только Новосибирска, но и Сибири. Азам профессии учился у легендарных Евгения Мешалкина и Владимира Ваневского. В областной больнице работает 63 года. В своё время был первым завотделением анестезиологии и реаниматологии. С 1970-х годов и до сих пор преподаёт на кафедре хирургии при НГОКБ. В интервью «Новосибирским новостям» специалист рассказал, безопасен ли наркоз для организма, как эффективно успокоить взволнованного пациента перед операцией, отличаются ли подходы к анестезиологии у нас и за границей и как профессия меняет взгляды на жизнь.

Марина Девицкая

14:45, 09 апреля 2024

— Михаил Егорович, бытует много разных мифов об анестезии. Говорят, что наркоз укорачивает жизнь на пять лет, что после него ухудшается память и так далее. Есть ли действительно у анестезии негативные последствия для человеческого организма?

— Эндотрахеальный наркоз безопасен, если проводить его по правилам. Современные наркотические средства по сравнению с прежними менее токсичны, но надо уметь ими пользоваться. Существуют риски. Важно учитывать, к какой категории относится пациент: есть ли у него сопутствующие заболевания и насколько они серьёзные.

— А как быть в случае экстренных операций, когда нет анамнеза?

— Экстренных больных мы по умолчанию рассматриваем как пациентов с тяжёлой патологией. Методика отработана.

Михаил Иванцов. Фото: Ростислав Нетисов, nsknews.info

— О чём вы обычно разговариваете со своими пациентами перед анестезией? Успокаиваете их?

— Действительно, на этапе преднаркозного осмотра некоторые больные говорят: «Я боюсь не проснуться». Но мы доступно объясняем, что из себя представляет современная анестезия, как будет проходить процедура. Рассказываем, что «предварительно мы сделаем вводный наркоз внутривенно, вы уснёте, и только после этого будет наркоз основной».

Раньше добивались того, чтобы проводить поверхностный наркоз в стадии анальгезии.

Анальгезия — это отсутствие болевой чувствительности, но сознание при этом сохранено. Некоторые анестезиологи этим особенно увлекались, и больные говорили: «А я слышал, как хирурги разговаривали на операции».

Поэтому надо проводить наркоз третьей стадии первого уровня, когда сознание утрачено и болевая чувствительность подавлена. Или сейчас в связи с применением миорелаксантов обычно используют третью стадию второй уровень. Это уже специалист ориентируется: по зрачкам, по артериальному давлению, по частоте пульса.

— Сильно ли изменилась сфера анестезиологии за годы вашей медицинской практики?

— Далеко шагнула не только анестезиология, но и медицина в целом. Хирурги сейчас выполняют пересадку печени, почек, сердца. Технически можно всё сделать, даже декапитацию — удалить голову и пришить её. Все эти методы настолько отточены, что позволяют лечить таких больных, которых ранее не лечили.

В нашей клинике при пересадке органов анестезию проводят четыре человека. Самое главное — процесс отработан, даёт положительные результаты, и бояться его не следует. Надо понимать, что специалисты всё взвешивают: исследуют анализы, общее состояние больного.

Более того, сейчас идёт дифференцировка внутри специальности: врач-анестезиолог при операциях на сердце, врач-анестезиолог при операциях на лёгких, который знает, как проводить наркоз именно при таких вмешательствах, потому что в лёгких бывают, например, нагноительные процессы. В детском отделении есть детские анестезиологи-реаниматологи. То есть теперь каждому больному — свой обученный специалист.

Фото: Ростислав Нетисов, nsknews.info

— В 1970-80-х вы шесть лет проработали за границей — три года в Алжире как практикующий врач и три года в Лаосе как преподаватель у студентов. Есть ли какие-то принципиальные отличия в методике зарубежных коллег или все анестезиологи-реаниматологи действуют по единому стандарту?

— В Африке я практиковал в городе Оран. В госпитале Baudens было нейрохирургическое отделение. Население Алжира было где-то 18 миллионов, госпиталь обслуживал девять миллионов человек. Туда каждодневно, каждочасно, независимо от времени суток, поступали больные с тяжёлыми травмами, включая черепно-мозговые.

Фото: nsknews.info

Помню, поступил японец. В Алжире тогда строили большой порт и нанимали для этого иностранцев. Они работали в карьере, грунт обвалился и упал на людей. Сколько-то человек погибло, а этот японец остался живой, у него был перелом позвоночника. Наши нейрохирурги его оперировали. Пришёл японский врач и задаёт мне вопрос: «Смотрите, у нас в Японии анестезиологу три медсестры дают в помощь, а у вас почему их нет?» А я один работал. Я говорю ему: «Они все ушли» (смеётся).

Потом мне приходилось встречаться с европейскими врачами — с французами, немцами. Они говорили: «Вы делаете всё правильно, как у нас». То есть анестезиология-реаниматология в СССР и западных странах технически не отличалась.

Причём у нас в те времена были преимущественно зарубежные миорелаксанты.

Что касается оказания медпомощи, везде она одинаковая. Я пришёл в областную больницу в 1960-м, но знаю, что Григорий Давыдович Шапиро в 1957 году уже проводил здесь эндотрахеальный наркоз. Так что мы не отставали. Наша анестезиология-реаниматология в ряде случаев даже перешагнула западную, в научном и практическом плане.

— В каких странах производят лучшие на сегодняшний день препараты и оборудование для анестезии? С какими работаете вы?

— Теперь уже есть отечественные миорелаксанты, препараты для внутривенной анестезии и так далее — всё у нас есть. Наркозную аппаратуру последние годы мы получали преимущественно немецкую. Но наша сейчас ничем не отличается. Всё выровнялось.

Михаил Иванцов. Фото: Ростислав Нетисов, nsknews.info

— Что для вас самое сложное в практике анестезиолога? А что самое приятное, радостное?

— За 63-летний стаж работы более 30 000 анестезий я провёл. И каждый раз перед ними переживал. Некоторых врачей спрашиваешь: «Ну, господи, ввёл — и всё». А я всегда волновался. И когда вводил больного в наркоз, то наблюдал за состоянием: за пульсом, за артериальным давлением, за зрачками — за всем следил, не отходя. Бог миловал — летальных исходов у меня не было.

Когда работа хирурга подходит к концу, заранее уменьшаешь количество миорелаксантов. Операция завершается, и через 30 минут у больного восстанавливается самостоятельное дыхание. Он приходит в сознание, открывает глаза. Говоришь ему: «Подними голову» — он поднимает, значит, действие миорелаксантов закончилось. В это время извлекаешь интубационную трубку, и через пять минут больного отправляем в палату — это приятно.

Фото: nsknews.info

— Есть ли у вас какие-то ритуалы перед операциями?

— Вы знаете, я атеист, ни в какие ритуалы не верю. Верю в предоперационную подготовку. Когда пациента госпитализируют для плановой операции, он перед ней проходит все обследования. И врач-анестезиолог, по старому канону, должен посмотреть больного за три дня до неё, изучить со всех сторон. У хирургов есть свой план обследований. А я дополнительно к ним назначаю свои, чтобы системно знать больного: как у него почки, как у него сердце, как у него печень, как все ткани и так далее.

Иногда этот порядок не соблюдают: «Ладно, посмотрю потом». Не смотрел, в день операции прибежал посмотрел. А потом могут быть осложнения.

Не оценил риски вовремя — есть вероятность, что крайним окажешься, когда этот случай на патанатомической конференции будут разбирать: «Кто виноват, что больной в конечном итоге погиб?» — «Да это анестезиолог». Удобно. И вот встань оправдайся.

А чтобы этого не было, надо всё делать заранее, заранее.

— Почему вы в своё время решили стать именно врачом?

— Вы знаете, к профессии своей я шёл тяжело. Сначала окончил трёхлетнюю фельдшерско-акушерскую школу. Меня направили работать в здравпункт шахты в Кемеровской области. Но я хотел в институт. Приезжаю туда, мне говорят: «Нет, вам надо два года отработать, только потом у вас будет право поступать». Через два года я поехал снова в Новосибирский мединститут. Мои документы приняли, но сказали, что не хватает документа об отношении к воинской обязанности. Я возвращаюсь в Кемеровскую область, прихожу в военкомат, а они выдают мне повестку — прибыть на сборный пункт. И я уехал служить на четыре года.

Фото: Ростислав Нетисов, nsknews.info

Когда демобилизовали, снова явился в институт, а там говорят: «Вы знаете, приёмные экзамены уже закончились». И я ещё год работал в скорой помощи фельдшером, только потом поступил. Семь лет у меня ушло на то, чтобы попасть в институт — это ужас!

— Не жалеете, что выбрали именно анестезиологию?

— В итоге не жалею, нет. Хотя изначально стремился стать хирургом. В том числе потому, что в нашей группе преподавал Семён Романович Любарский, участник войны. Во время Великой Отечественной он работал в прифронтовом госпитале и очень много интересного рассказывал, и, вы знаете, к нам он относился очень корректно, как к своим коллегам, производил глубоко положительное впечатление. Так что многие студенты хотели оперировать, и я хотел. По тем временам это было престижно.

Фото: nsknews.info

А потом министр здравоохранения Петровский издал приказ о том, что анестезиологии нужно учить хирургов. И тогда из хирургии многие стали уходить в анестезиологию.

— В каких ещё профессиях или сферах деятельности вы бы попробовали свои силы?

— Во время работы за рубежом я очень явно ощутил на себе: если где-то узнают, что вы врач — к вам уже совершенно другое отношение. Врач — это великое дело.

Я посмотрел на многих своих потенциальных коллег, которые в итоге не стали врачами, стали какими-то другими специалистами, и как-то, знаете, у них другие мысли, другие взгляды на жизнь. А у меня взгляды на жизнь совершенно положительные.

Я помогал лечить тяжелобольных, спасал пациентов — я на мир смотрю уже с позиции другого человека.